Выстрел по солнцу. Часть первая - Александр Тихорецкий

Я стал привыкать к Алле, к ее любви, к маленьким изящным безделушкам, которые она дарила мне на память. А, вообще, эти свидания позволяли мне не опускать глаз, встречая Свету.

О, эти встречи! Они были для меня отдушиной, глотком воздуха, который спасает ныряльщика. Я готов был часами простаивать в коридоре ради этого долгожданного, спасительного взгляда, чувствуя, как рушится мир притворства, как облазит сусальная позолота с его лживых куполов.

Однако, так больше не могло продолжаться. Критическая масса перемен уже скопилась где-то в невидимых кладовых времени, и стены его трещали по швам под их беспокойной тяжестью. Что поделаешь, иногда время медлит, и жизни приходится подталкивать его, чтобы не плестись в хвосте событий.

Однажды, проходя вечером мимо той самой аудитории, когда-то «повенчавшей» нас со Светой, я обратил внимание на полоску света под дверью. Занятия уже кончились, рядом никого не было, и, поддавшись необъяснимому порыву, я машинально толкнул дверь, вошел. За столом, в профиль ко мне, сидела Света, что-то писала. Услышав меня, даже не посмотрев в мою сторону, она вздрогнула, замерла.

Я осмотрелся – в комнате были мы одни. Сердце дрогнуло полуистлевшими, нежными воспоминаниями. По всем правилам драматургии я должен был повернуться и уйти, тщательно прикрыв за собой дверь, должен был, но не смог. Не нашел сил заставить себя. Помню только – вопрос в голове: что, что скажут мне ее глаза теперь? Теперь, когда нет никого вокруг, и некого, и нечего опасаться? Теперь, когда нам обоим все ясно, когда не осталось больше ничего такого, что может заставить нас притворяться и лгать. Неужели, и сейчас они останутся двумя красивыми льдинками?

Я поставил стул напротив и сел, всматриваясь в лицо той, которую любил больше жизни, и которая отвергла меня. Она спрятала свой взгляд, закрылась от меня ладонями, так прошла минута, другая… Вдруг я увидел, что плечи ее подрагивают, и сквозь пальцы медленно покатилась слеза. Нежность, как когда-то, вновь пронзила мое сердце, и я сам едва не заплакал.

Я обнял ее, плачущую, страдающую, влюбленную, прижал к себе. Она то и дело повторяла: «Милый, любимый мой, прости… Как же я соскучилась! Разве могла я знать, что так полюблю тебя!» Не стесняясь слез, она смотрела на меня, гладила мое лицо, шептала что-то неразборчивое, потом пряталась у меня на груди. Я целовал ее, такую любимую, такую родную, снова вдыхал ее волшебный аромат и сходил с ума от ее близости. Мы опять были вместе, и разлука, и все, все, что было с нами в ней, все ошибки, боль, отчаяние – все летело ко всем чертям.

В тот вечер мы уехали в нашу квартиру и впервые остались там до утра. Я боялся спрашивать у нее что-либо, да и все теперь было неважно. Словно злая волшебница сняла свое заклятье, и весь мир лицемерия и фальши рухнул в одночасье, возвращая нас в прежнюю, уже забытую жизнь, жизнь, полную любви, свободы, счастья.

Об Алле я вспомнил лишь на следующий день, когда увидел ее у института. Она, конечно, сразу все поняла. Даже не дослушав меня, отбросила недокуренную сигарету, села в машину и, уехала, ничего не сказав на прощание.

А еще через день уехали мы со Светой. Уже давно мне предлагали путевку в подмосковный санаторий, я отказывался, но теперь это оказалось невероятно своевременным. Сама мысль о том, что можно будет провести со Светой все выходные, никуда не торопясь, ни от кого не прячась, наполняла душу неизъяснимой сладостью. Я думал, что Свету придется долго уламывать и, если честно, даже не надеялся, но неожиданно она согласилась.

Она, вообще, стала какой-то новой, неузнаваемой. Тихой, молчаливой, много раз я ловил на себе ее спокойный и пристальный взгляд. Как будто что-то спросить хотела, но не решалась. Думала все время о чем-то.

Два дня провели мы с ней в этом подмосковном лесу. Жили в отдельном коттедже, покидая его лишь для вылазок в столовую или прогулок, и не было до нас никому никакого дела. Мы были предоставлены только самим себе и благодарили судьбу за такое невиданное счастье.

Вечерами бродили мы по асфальтовым дорожкам, еле заметным на обнажившейся земле, я прижимал любимую к себе, чуть озябшую, желанную, подолгу всматривался в любимые глаза, шептал всякие милые глупости…

Совершенно неожиданно в середине декабря нагрянула оттепель, стало совсем тепло, все выглядело так, словно природа вместе с нами растаяла от любви. А может быть, она плакала, выведав у судьбы продолжение нашей истории?

Клянусь тебе, никогда я не был счастливее, чем в те два дня. Наконец-то, между нами не было никаких преград, никаких условностей, никакой лжи, и я простил судьбе все прежние обиды.

Наши два дня пролетели, как две минуты. Я находился в твердой уверенности, что уже никогда не отпущу Свету, заранее простился с учебой, с планами на будущее, со всем тем, что окружало меня последние три с половиной года.

Наверняка придется работать, но я был готов к этому, ведь, учиться можно и на заочном. К тому же, нельзя сбрасывать со счетов мою спортивную карьеру. Конечно, официально в СССР спорт – любительский, но это же – только официально. Если Свете, все-таки, придется уволиться – тоже не беда, такие преподаватели везде нужны. А может, все и останется по-старому, кто знает? Она получит развод, мы сойдемся, с жильем тоже все как-нибудь образуется. Я не знал еще как, но был абсолютно уверен, что образуется.

Все это я рассказывал Свете, пока мы тряслись в электричке. Она слушала, гладила мою руку, улыбалась, когда я горячился.

Москва встретила нас слякотью и мокрым снегом, было зябко и неуютно. Мы долго прощались, стоя под расписанием рейсов, нас толкали, ругались, но, ни до кого и ни до чего не было нам дела.

Я хотел ехать со Светой, признаться, я очень боялся ревности ее мужа, но она спокойно сказала: «Не нужно». Сказала так, поцеловала меня и ушла. Я долго стоял, глядя ей вслед, будто грязная лестница метро могла вернуть мне ее, наши эти два дня. Потом отправился к себе.

Всю дорогу, в вагоне метро и потом, я представлял, что происходит сейчас у нее дома, клял себя за то, что согласился отпустить Свету одну, и даже не заметил Аллиного папашу, прохаживающегося у здания общежития. Только когда он окликнул меня, я увидел его.

«Ну, что ж, – подумал я, – может, так будет лучше. Объяснюсь сразу, чтобы потом к этому никогда не возвращаться».

Но, против моего ожидания, он приветливо улыбнулся, пожал мне руку – так не приветствуют врагов. Спросил, куда я пропал, почему не захожу. Я промямлил что-то, сбитый с толку. Да и что мне ему рассказывать? Что только что вернулся из романтического путешествия?

У губ Силича залегли резкие складки, он заговорил коротко, рублено:

– А он мне вдруг серьезно так говорит, есть разговор очень важный, может, прокатимся до дома? Тут кольнуло у меня в груди, не то, чтобы заподозрил я что-то, а просто неспокойно мне как-то стало. Нет, отвечаю, если хотите поговорить, приглашаю вас к себе. Не отдельная квартира, но поговорить тоже можно. Он согласился, не раздумывая. Пошли. Я весь напряженный, Света из головы не идет, этот еще увязался. А он – ничего, добродушный такой, насвистывает что-то даже.

Как мимо вахтера стали проходить, тот в моего знакомца и вцепился: «Документ!» Папашка ему показал что-то бегло, так вахтер и обомлел. Поднялись ко мне на третий этаж, я своих выйти попросил. Те поворчали, конечно, но послушались. Ну, вот. Уселся я на кровать, папашке стул дал, а сам все гадаю, что за ксиву он на вахте предъявил? Ведь, вахтеры-то наши – народ ушлый, пуганый, липу в два счета разоблачат. Ну, думаю, сначала надо послушать человека, а уж потом и ясно станет, кто же он такой. А он раскрывает свой кейс, достает оттуда бутылку конька, шоколад, лимоны, будто знал заранее, как мы с ним встретимся.

– Наверняка знал, – вставил Ленский.

Силич бросил на него тяжелый взгляд.

– Это и я потом сообразил, – он невесело усмехнулся, – ну, а тогда плеснул он в стаканы и говорит:

«Выпей, Слава, потому что судьба твоя сейчас решаться будет. Хороший коньяк мыслительной деятельности способствует, а подумать тебе сейчас, ой, как надо будет». Выпили мы, конечно, в голове у меня зашумело, но я – ничего, держусь. Думаю, выбросить тебя, старый хрен, отсюда всегда успею. А он спрашивает у меня: «Знаешь ли ты, Слава, кто сейчас сидит перед тобой?» Я отвечаю, дескать, так и так, папа Аллы, моей хорошей подруги. Все так, говорит, да только я – генерал КГБ, вот мои документы, а ты, Слава, у меня в разработке…

– Так это твой тесть тебя же и завербовал? – Ленский даже подался вперед. – Лихо!

– Лихо, – эхом отозвался Силич. – В десять минут, скотина, сделал. Как орех щелкнул. Что ты здесь забыл, спрашивает. У тебя же аналитический ум, физподготовка, способности к языкам. Говорит, переведем тебя в другой ВУЗ, с моими связями это – раз плюнуть, а там – заграница, разведка, приключения.